Дикие лошади - Страница 39

— Я был молод, — весело ответил он. — Они не давали мне спать. Тупые ослы не знали, что я часто просиживал по полночи с больными лошадьми. Только так и надо. Я мотал головой, когда они болтали вздор о Соне. Это их бесило.

— Хм-м, — пробормотал я и осторожно спросил: — Вы видели… Соню… Я хочу сказать… э…

— Видел ли я ее в петле? Нет. Я видел ее в морге, несколько часов спустя после того, как они забрали ее. К тому времени они придали ей приличный вид.

— Значит, это не вы нашли ее?

— Нет. Считаю, что в этом мне повезло. Один из моих конюхов нашел ее, когда я ехал на север, на Йоркские скачки. Полиция завернула меня назад, и они уже решили, что я убил ее. Соня висела в стойле, которое мы тогда не использовали. Парень, который нашел ее, выблевал свою жратву на неделю вперед, бедный олух.

— Вы думаете, она повесилась?

— Это не было похоже на нее. — Уэллс выразил свои застарелые сомнения. — Там были сложены тюки сена, с которых она могла спрыгнуть. — Он покачал головой. — Никто не знает правды об этом, и, честно говоря, так лучше. Я читал в этой статейке из «Барабанного боя» о том, что вы собираетесь узнать правду. Ну, если говорить честно, я не хочу этого. Я не хочу, чтобы беспокоили мою жену и Люси. Это нечестно по отношению к ним. Просто сочините для фильма любую историю, какую захотите. Если вы не сделаете там меня убийцей, то для меня оно и так сойдет.

— В фильме вы не убиваете ее, — сказал я.

— Значит, все хорошо.

— Но я должен сказать, отчего она умерла.

Он без малейшего раздражения повторил:

— Я не знаю, отчего она умерла, я говорил вам.

— Да, я знаю, но вы должны были думать об этом.

Он выдал мне искреннюю веселую улыбку и никаких сведений, и я отчетливо понял, с чем пришлось иметь дело полицейским следователям двадцать шесть лет назад: непробиваемая кирпичная стена.

— В книге Говарда Тайлера, — произнес я, — Ивонн грезит о любовниках-жокеях. Где… я хочу сказать… у вас есть догадки, откуда он взял эту идею?

Джексон Уэллс рассмеялся, на сей раз затаенно.

— Говард Тайлер не спрашивал меня об этом.

— Да, — согласился я. — Он говорил мне, что вообще не пытался увидеться с вами.

— Не пытался. Я впервые узнал об этой книге, «Неспокойные времена», от знакомых, они сказали, что она обо мне и Соне.

— А у нее были… ну… видения?

Снова затаенное искрометное веселье.

— Я не знаю, — ответил он. — Могли быть. Вся наша женитьба была в некотором роде понарошку. Мы были детьми, играющими во взрослых. Этот писатель, он сочинил нас совершенно не так. Но я не обижаюсь, поверьте.

— Но любовники-грезы — это так впечатляет, — настаивал я. — Откуда это?

Джексон Уэллс поразмышлял без видимого волнения.

— Я полагаю, — произнес он наконец, — что вам стоит расспросить эту ее задаваку сестрицу.

— Сестрицу… вы имеете в виду вдову Руперта Висборо?

Он кивнул.

— Одри. Сестра Сони. Одри вышла замуж за члена Жокейского клуба и никогда не позволяла мне забыть об этом. Одри говорила Соне, что та впустую растратилась на меня. Я не был для нее достаточно хорош, понимаете? — Он беззаботно усмехнулся. — Когда я читал эту книгу, я все время слышал ядовитый голосок Одри.

Ошеломленный простой глубиной этого восприятия, я сидел молча и думал, что же спросить у него еще; думал, должен ли я задать вопрос, почему страшная смерть загадочной свояченицы так глубоко и навечно погубила шансы Руперта Висборо на политическую карьеру?

Насколько действительно для Вестминстера была неприемлема связь с загадочной смертью? Несчастье семьи, бросающее тень на репутацию человека, может послужить препятствием, но если прощались грехи сыновей и дочерей, то нераскрытая смерть более отдаленной родственницы, вне сомнений, должна быть всего лишь мелочью.

Прежде чем я смог подыскать слова, открылась дверь и вошла Люси, столь же солнечная, как и ее отец.

— Мама хочет узнать, не желаете ли вы чего-нибудь, например, выпить?

Я счел, что этим вопросом миссис Уэллс настаивает на моем уходе, и поднялся.

Джексон Уэллс представил меня своей дочери:

— Люси, это Томас Лайон, воплощение зла в образе кинорежиссера, если верить вчерашнему «Барабанному бою».

Глаза ее расширились, и она с таким же озорным спокойствием, какое я подметил в ее отце, сказала:

— Я видела вас по телику, но ни рогов, ни хвоста не заметила! Как здорово, должно быть, делать фильм с Нэшем Рурком!

Я спросил:

— Вы хотите попасть в фильм?

— Что вы имеете в виду?

Я объяснил, что мы набираем в Хантингдоне местных жителей для создания «толпы» для съемок скачек на ипподроме.

— Нам нужны люди, чтобы они охали и ахали…

— И кричали «подтяни задницу»? — усмехнулась она.

— Точно.

— Па?..

Первым побуждением ее отца было отказать. Когда он покачал головой, я сказал:

— Никто не будет знать, кто вы такие. Скажем, ваша фамилия Бой-ива… Кстати, что такое бой-ива?

— Это дерево, из которого делаются биты для крикета, — ответила Люси так, словно этот вопрос разоблачал мою тупость.

— Вы меня разыгрываете?

— Конечно, нет, — произнес ее отец. — Откуда, вы думаете, берутся биты для крикета? Они растут на деревьях.

Они смотрели на меня.

— Мы выращиваем ивы на влажной земле у ручья, — сказал Джексон. — На этой ферме растили ивы в течение жизни нескольких поколений.

Мне казалось, что «выращивание» бит для крикета целиком заполнило его жизнь: широкие плечи посылали тщательно намеченные удары через черту и останавливали летящий мяч, не давая ему попасть в ворота.