Дикие лошади - Страница 42

Зигги, украинец по рождению, с колыбели демонстрировал такие потрясающие акробатические трюки на лошади, что в возрасте восьми лет был послан в Москву в цирковое училище и там, далеко от своих деревенских истоков, получил неплохое образование и потрясающую практику в своем особом мастерстве. Все ученики в этом училище, как мальчики, так и девочки, ежедневно занимались балетом, чтобы уметь грациозно двигаться на цирковой арене. Поэтому впоследствии Зигги мог присоединиться к любой балетной труппе, но он не интересовался ничем, кроме лошадей.

В двадцать два года Зигги оставил цирк: все цирки уехали из города. Он никогда не интересовался политикой и был любимым сыном в семье.

Каким-то образом он переехал вместе со своим ремеслом в Америку, и именно там я впервые увидел его, когда он выделывал невероятные прыжки на спине скачущей галопом лошади во время послеобеденной тренировки у «Братьев Ринглинг» в парке Мэдисон-сквера.

Я предложил ему работу в моем фильме про родео и, несмотря на протесты профсоюза, добился своего. Я сократил его непроизносимую фамилию до «Кин», и он скоро завоевал такую блестящую репутацию в конной акробатике, что ныне я должен был просить его уделить мне время.

Стройный, легкий и гибкий, во время ходьбы он разогрелся, несмотря на норфолкский морозец. Детская игра, предположил я, после русских буранов. Попеременно замкнутый и веселый, по темпераменту он был классическим славянином и часто говорил мне, что скоро вернется на родину, но по мере того, как шли годы, он повторял это все реже и реже. Должно быть, он понимал, что его корней там больше нет.

На вчерашнем коротком совещании я обрисовал то, что нам предстоит найти.

— Отснять рассвет! — печально воскликнул Монкрифф. — И ради этого тащиться за семьдесят миль! Чем плох Хит, прямо за порогом?

— Увидишь сам.

— А погода на побережье?

— Холодная, ветреная и ясная.

Я догадывался, что его возражения идут не от сердца. Каждый оператор знает, что режиссеры бывают упрямы и несговорчивы, когда дело доходит до специфики местности. Если бы я потребовал провести съемку на склонах Кавказа, он только выругался бы покрепче и пошел добывать альпинистское снаряжение.

Я сказал:

— Во время весеннего равноденствия солнце восходит прямо на востоке. А значит, — я сверился с маленьким компасом, — прямо там. — Я указал, где именно. — В данный момент, глядя прямо на море, мы обращены лицами чуть на север. Побережье тянется с северо-запада на юго-восток, так что когда восходит солнце, лошади, галопом мчащиеся вдоль берега, будут освещены с моря, но солнце будет чуть-чуть светить им в морды.

Монкрифф кивнул.

— Ты сможешь схватить отблеск солнца в их глазах?

— Близко?

— Головы, шеи и гривы в кадре.

— Томас, — вступил в разговор Зигги, басистые нотки в голосе которого всегда удивляли контрастом со стройностью его тела, — ты спрашивал про диких лошадей.

Прошлым вечером я просил его участвовать в сцене с дикими лошадьми, а предварительно подумать, где их можно взять. Проблема с неожиданными озарениями была в том, что на стадии подготовки к фильму этих сцен у меня в голове не было, и соответственно в плане не учитывалось никакого дикого табуна. Дикие кони не растут на ивах.

Цирковые лошади, предложил Зигги. Слишком толстые и гладкие, возразил я. Мурлендские пони не подойдут, говорил он, они слишком медлительные и тупые. Думай, понукал я его, скажешь мне утром.

— Томас, — произнес Зигги, как обычно, подчеркнув второй слог моего имени, — я думаю, это должны быть кони викингов, из Норвегии. Я уставился на него.

— Ты знаешь, что корабли викингов когда-то регулярно грабили это побережье?

— Да, Томас.

Кони викингов. Отлично. Где я могу взять их? В Норвегии, конечно. Так просто.

Я спросил его:

— А ты когда-нибудь работал с норвежскими лошадьми?

— Нет, Томас. Но я не думаю, что они действительно дикие. Они не объезжены, но ими можно управлять.

— Ты сможешь скакать на такой лошади без седла?

— Конечно. — Выражение его лица говорило, что нет такой лошади, которая не выполнила бы то, что он от нее потребует.

— Ты сможешь скакать на ней в женской ночной рубашке и длинном белокуром парике?

— Конечно.

— Босиком?

Он кивнул.

— Эта женщина грезит о том, что она скачет на дикой лошади. Это должно быть романтично, нереально.

— Томас, она будет парить на лошади.

Я верил ему. Он попросту был самым лучшим. Даже Монкрифф перестал ворчать относительно нашей поездки.

Мы съели горячий беконный рулет в вакуумной упаковке и выпили кофе, а тем временем черное небо посерело и посветлело и далеко над морем разлился нежный багрянец.

Мы следили, как мир обретает очертания. Вокруг и позади нас через неравные промежутки высились песчаные дюны, тут и там поросшие тростником, длинные высохшие стебли которого шуршали под ветром. Чуть ниже нас песок напоминал рассыпчатую пыль — прилив не затрагивал его, и ветер постепенно строил из него новые дюны. А еще ниже полоса плотно слежавшегося песка тянулась до самых волн, увенчанных белыми гребнями.

Я подсчитал, что прилив нынче был самым низким. Слишком низким для хорошего драматического эффекта. Неделю спустя рассветный прилив будет выше, волны покроют песок. Я подумал, что нам нужно снимать сцену с лошадьми в день среднего прилива, захватить начало отлива, когда вода будет струиться по этим плоским пескам прочь от камер. Скажем, десять дней до следующего средней высоты прилива на рассвете. Слишком скоро. Добавим две недели до следующего противостояния. Двадцать четыре дня, вероятно.