Дикие лошади - Страница 72

— Тогда спросите у доктора, — раздраженно потребовал я. — Ее сын убит. Она чувствует себя виноватой в этом.

— Виноватой? Почему?

Это было слишком трудно объяснить.

— К утру ей будет очень плохо, если вы не сделаете что-нибудь.

Я вернулся к Доротее, думая, что зря потратил на них слова, но десять минут спустя в палату быстрым шагом вошла одна из медсестер и сделала Доротее укол, от которого та почти тут же уснула.

— Это удовлетворит вас? — спросила меня медсестра с оттенком сарказма.

— Как нельзя лучше.

Я покинул больницу и помог своему шоферу отыскать дорогу к дому профессора Дерри. За вечернюю работу водителю платили полторы ставки, и он сказал, что не будет торопить меня с возвращением домой.

Ушедший на пенсию профессор Дерри отнюдь не купался в роскоши. Жил он на первом этаже многоэтажного дома, поделенного по горизонтали на множество квартир. Сам он, как оказалось, занимал квартиру, состоявшую из рабочего кабинета, спальни, ванной и кухоньки в отделенном ширмой алькове; все было маленьким и мрачным из-за обилия темного дерева, этакая келья ученого старца, живущего на скудные средства.

Профессор был сед, сутул и хрупок, но его глаза и его мышление были пронзительно ясными. Он жестом пригласил меня в свой кабинет, усадил на деревянный стул с подлокотниками и спросил, чем может быть полезен.

— Я пришел за сведениями о ножах.

— Да-да, — перебил он, — вы это сказали по телефону.

Я оглянулся, но в комнате телефона не увидел. Телефон — платный — был установлен в подъезде, и профессор делил его с верхними жильцами.

Я спросил:

— Если я покажу вам изображение ножа, сможете ли вы рассказать мне о нем?

— Попытаюсь.

Я достал из кармана куртки сложенный листок с рисунком найденного на Хите ножа, и протянул его профессору. Тот развернул его, разгладил и положил на стол.

— Я должен сказать вам, — произнес он, часто и мелко шевеля губами, — что со мной недавно уже консультировались по поводу такого ножа.

— Вы известный эксперт, сэр.

— Да. — Он изучал мое лицо. — Почему вы не спрашиваете, кто консультировался со мной? Вы нелюбопытны? Я не люблю нелюбопытных.

— Я полагаю, что это были полицейские.

Он издал хриплый смешок.

— Кажется, мне придется произвести оценку с другой стороны.

— Нет, сэр. Это я нашел нож на Ньюмаркетском Хите. Полиция взяла его как вещественное доказательство. Я не знал, что они консультировались с вами. Меня привело сюда именно любопытство, сильное и неослабевающее.

— Что вы заканчивали?

— Я никогда не посещал университет.

— Жаль.

— Спасибо, сэр.

— Я собирался выпить кофе. Вы хотите кофе?

— Да. Спасибо, сэр.

Он деловито кивнул, скрылся за ширмой и вскипятил в своей крошечной кухоньке воду, насыпал в чашки растворимого кофе и спросил, не надо ли сахара или молока. Я встал и помог ему; эти маленькие домашние хлопоты были с его стороны сигналом к готовности поделиться сведениями.

— Я не предлагал кофе двум молодым полицейским, которые приходили сюда, — неожиданно сказал он. — Они называли меня дедулей. Покровительственно.

— С их стороны это было глупо.

— Да. Оболочка изнашивается, но интеллектуальное содержимое — нет. А люди видят оболочку и называют меня дедулей. И голубчиком. Как вам это нравится — голубчик?

— Я убил бы их.

— Совершенно верно. — Он снова хихикнул.

Мы взяли по чашке кофе и вернулись в кабинет.

— Нож, который полицейские приносили мне, — сказал он, — это современная копия армейского ножа — такими пользовались американские солдаты во Франции во время первой мировой войны.

— Вау! — сказал я.

— Не произносите этого дурацкого слова.

— Хорошо, сэр.

— Полицейские спрашивали, почему я думаю, что это копия, а не оригинал. Я посоветовал им разуть глаза. Им это не понравилось.

— Ну… э… как вы это узнали?

Он хихикнул.

— На металле было выбито: «Сделано в Тайване». Ну, продолжим?

Я сказал:

— Во время первой мировой Тайвань не назывался Тайванем.

— Правильно. Он тогда был Формозой. И на тот момент истории он не был индустриальной страной. — Профессор сел и отхлебнул кофе, который был таким же жидким, как и мой. — Полиция хочет знать, кому принадлежал этот нож. Откуда я могу это знать? Я сказал, что в Англии ношение такого ножа в общественном месте является правонарушением, и спросил их, где они нашли его.

— Что они ответили?

— Они не ответили. Они сказали: «Это вас не касается, дедуля».

Я рассказал ему в подробностях, где полиция раздобыла этот трофей, и он произнес, передразнивая меня:

— Вау!

Я уже начал привыкать к нему и к его тесной комнате: стены, увешанные книжными полками, как у Валентина, заваленный бумагами антикварный стол орехового дерева, латунная лампа под металлическим зеленым абажуром, дающая неяркий свет, ржаво-зеленые бархатные занавески, прицепленные к большим коричневым кольцам, надетым на деревянный карниз, неуместно смотрящийся современный телевизор рядом со старой пишущей машинкой, засушенные поблекшие гортензии во французской вазе и бронзовые часы с римскими цифрами, отсчитывающие уходящее время.

Комната, опрятная и старомодная, пахла старыми книгами, старой кожей, кофе и трубочным дымом — жизнью старого человека. Несмотря на холодный вечер, отопление не работало. Старый трехрядный электрический камин стоял холодный и темный. Профессор был одет в свитер, потертый твидовый пиджак с заплатами на локтях, в домашние брюки из коричневой в клетку шерстяной материи, шею он обмотал шарфом. На носу его сидели бифокальные очки, щеки и подбородок были тщательно выбриты: он мог быть стар и стеснен в средствах, но марку держал по-прежнему.